Грек Зорба

vstiv,
есть другой роман его - "Последнее Искушение"
http://reading.posyo.ru/kaz.shtml

Спасибо большое! Я его читал, даже распечатал
Великолепный роман.
Вот выясняется что вроде русский перевод есть, называется "Я, грек Зорба" и даже была электронная версия в сети, но это было в прошлом году и ссылки для загрузки недоступны уже. Вот на этом форуме было.
http://ubb.kulichki.com/ubb/Forum88/HTML/000674-4.html

Есть! Многоуважаемый пользователь (= dalllas =) упомянутого мною форума, обновил ссылки на i-folder, за что ему огромное спасибо!
Повторю его сообщение для тех кому эта тема интересна, я постараюсь сделать текстовую версию этой книги, наверное с ошибками и без вычитки, но зато ее можно будет читать на мобильных устройствах, ну тем кому так удобнее и привычнее, как мне
Итак далее цитата из сообщения, автор (= dalllas =)
#################################################################
Выкладываю книгу в формате *.pdf в 2-х вариантах:
Как есть, книжный формат А5 (одна страница на листе вертикальная):
Для печати на А4, альбомный лист с 2-я страницами
от аффтара:
Много раз я задавался мыслью написать о жизни и приключениях Алексиса Зорбы, старика-рабочего, которого очень полюбил.
Самой надежной опорой в моей жизни были путешествия и мечты, а из людей, живых и уже ушедших, мало кто помог мне в моих исканиях. Из тех, кто все-таки оставил наиболее глубокий след в моей душе, я упомянул бы четырех: Гомера, Бергсона, Ницше и Зорбу,
Первый стал для меня примером какого-то светлого взгляда на мир, своеобразным солнечным диском, испускающим животворные лучи на все сущее, Бергсон освободил меня от безысходных философских поисков, которые мучили меня в молодые годы, Ницше обогатил новыми знаниями, методами стоически переносить несчастье, горечь, неуверенность, А Зорба привил любовь к жизни, научил не бояться смерти. Если бы сегодня возможно было избрать себе духовного руководителя, гуру как принято у индусов, или старца, как говорят монахи на Святой Горе, я наверняка избрал бы Зорбу.
Он имел то, что нужно было в то время греку для спасения—непосредственность мироощущения, цепкий взгляд, выхватывающий необходимое для поддержания жизни, способность видеть в ежедневно обновляющемся мире привычные понятия как бы впервые: ветер, море, огонь, женщину, хлеб, твердость руки, молодость сердца, он всегда имел мужество посмеяться над самим собой. Им будто бы правила некая сила, парящая выше души, И наконец этот дикий клокочущий смех как из глубокого источника, более глубокого, чем нутро человека. Этот смех, как бы спасая своего хозяина вырывался в тяжкие минуты жизни из старческой груди Зорбы и помогал преодолеть (преодолевал) все преграды — нравственность, религию, родину—те табу, которые воздвиг вокруг себя бедный трусливый человек во имя своей жалкой судьбы.
Когда я задумываюсь над тем, какой же пищей столько лет питали меня книги и учителя, чтобы насытить мою голодную душу, и что за мозг льва предлагал мне вкусить Зорба несколько месяцев спустя, я с трудом сдерживаю гнев и тоску.
С одной стороны, моя жизнь прошла напрасно. Слишком поздно я встретился с этим старцем и то, что во мне можно было еще спасти, уже не заслуживало внимания. Великого поворота, полной смены путей: «взрыва» и «реставрации» не произошло. И потому Зорба вместо того, чтобы стать для меня высоким, непререкаемым авторитетом, увы, спустился до героя литературного сюжета и дал мне возможность измарать некоторое количество бумаги.
Это печальное свойство превращать жизнь в произведение искусства становится для многих плотоядных душ катастрофой. Ибо в поисках выхода буйная страсть уходит из груди и облегчает душу, она уже не сетует, не ощущает в себе желания схватиться врукопашную, радуется и гордится, что ее буйная страсть, соприкасаясь с ветром, гаснет. Не только радуется, но и гордится. Пишущий уверен, что делает великое дело, превращая некий эфемерный миг—то единственное, что в безбрежном потоке времени имеет плоть и кровь—в якобы вечное. Так и Зорба из плоти и крови становится в моих руках чернилами и бумагой.
Сам того не желая и даже стремясь к обратному, я начал наблюдать в своей душе вырисовывающийся сюжет о Зорбе. Развился какой-то таинственный внутренний процесс: поначалу это было как потрясение от музыки, теплое чувство наслаждения и одновременно неудовольствия, будто в кровь мою вошло некое инородное тело и все мое существо ведет с ним борьбу. Вокруг ядра начинают вращаться слова, окружать его и питать эмбрион. Расплывчатые воспоминания собираются в нечто связное, всплывают ушедшие вглубь радости и печали, жизнь перемещается в более спокойное русло, Зорба становился образом в сказочном повествовании.

У меня еще не было формы, соответствующей этой сказке о Зорбе — будет ли это роман, песня, сложный фантастический рассказ Халимы или это будет сухое воспроизведение тех бесед, которые он вел со мной на побережье Крита, где мы жили, якобы добывая бурый уголь. Оба мы сознавали, что эта затея лишь пыль, брошенная в глаза людям. На самом деле мы ежедневно с нетерпением ждали захода солнца, когда уйдут рабочие, чтобы съесть на песке свой аппетитный деревенский ужин, выпить терпкого критского вина и начать беседу. Чаще всего я молчал. О чем может поведать «интеллигент» дракону? Я слушал рассказ о его родной деревне где-то на Олимпе, о снегах, волках, комидатах, Боге, родине, храме святой Софии, о личности, белом камне, женщинах, смерти. Иногда он неожиданно впадал в неистовство и, не находя слов, вскакивал и начинал танцевать на крупной морской гальке.
Статный сухой старик с запрокинутой назад головой, с круглыми маленькими, как у птицы, глазами, в танце он делался каким-то жестким, бил грубыми ступнями о берег и плескал морской водой мне в лицо.
Если бы я его послушался, воспринял его клич, мое существование приобрело бы смысл, я бы прожил полнокровную жизнь, все то, о чем сейчас напряженно раздумываю с помощью пера и бумаги.
Однако я не осмелился этого сделать. Я смотрел на Зорбу, танцующего в полночь, призывающего и меня оставить свой удобный панцирь благоразумия и привычек и отправиться вместе с ним в дальние странствия, но я оставался недвижимым, дрожа от холода.
В жизни я часто бывал посрамлен, отказываясь делать то, к чему меня отчаянно манило безрассудство, что и есть сущность жизни. Но никогда мне не было так стыдно за свою душу, как тогда перед Зорбой.
Однажды на рассвете мы с ним расстались. Я опять отправился на чужбину, безнадежно заболев фаустовской болезнью учения, а он отправился на север, обосновался в Сербии, в горах у города Скопье, где, по его словам, обнаружил залежи лигнита, окрутил несколько толстосумов, закупил инструменты, нанял рабочих и опять стал копать в земле галереи. Он взрывал скалы, проложил дороги, провел воду, построил дом, женился будучи уже кряжистым стариком на красивой веселой вдове Любе, у которой от него родился ребенок.

Нахлынули воспоминания, цепляясь одно за другое. Нужно было все привести в порядок, заняться жизнью и приключениями Зорбы с самого начала. Мне отчетливо видятся даже самые незначительные события, связанные с ним. Стремительно проносящиеся в моей голове, они похожи на многоцветных рыб в прозрачном летнем море. Все, что касалось Зорбы, не умерло во мне, оно стало как бы бессмертным, И все-таки в эти дни какое-то беспокойство снедает меня—я уже два года не получаю его писем, а ведь ему за семьдесят, может быть, он в опасности. Да, он наверняка в опасности, иначе я не могу объяснить охватившее меня внезапно желание отбросить свои заботы и вспомнить все, о чем он мне рассказывал, что он сделал, и запечатлеть это на бумаге. Как будто я хочу отвести смерть, его смерть. Боюсь, я не книгу пишу, а речь для панихиды. Мне уже сейчас ясно, что эта книга имеет все признаки панихиды. Украшенное блюдо с кутьей, густо посыпанной сахаром, на котором корицей и медом выло-жено имя Алексис Зорба. Я смотрю на это имя и во мне сразу вскипает синь критского побережья. Слова, смех, танцы, застолья, тихие беседы, закаты, круглые глаза с нежностью и пониманием устремленные на меня, будто радовавшиеся каждой минуте, перед расставанием навсегда. При взгляде на это украшенное поминальное блюдо в глубине моего сердца помимо моего желания возникает череда других воспоминаний, с первого же мгновения к тени Зорбы присоединилась еще одна дорогая тень, за ней еще одна—какой-то разорившейся крашеной, пожившей женщины, которую мы с Зорбой повстречали на песчаном берегу Крита.
Вне всякого сомнения сердце человека похоже на яму, полную крови. Если ее разрыть, к ней побегут испить влаги, чтобы вновь обрести жизнь, все жаждущие неутешные души, которые все теснее толпятся рядом с нами и отбирают воздух. Они торопятся испить крови нашего сердца, ибо знают, что другого воскрешения нет. И первым спешит своими широкими шагами Зорба, сбивая с ног другие тени, ибо знает, что панихида сегодня по нему. Дадим же ему нашу кровь, дабы он ожил. Сделаем все возможное, чтобы пожил еще этот изумительный гурман, трудяга, любитель женщин и босяк. Это самая широкая душа, самая прочная плоть, самый свободный дух, которые встречал я когда-либо в жизни.
#######################################################
Оригинал тут:
http://ubb.kulichki.com/ubb/Forum88/HTML/000674-3.html

Цитата
IgorM пишет: В одном месте Зорба говорит боссу: "Босс, у тебя есть все, но все же ты упускаешь жизнь, потому что тебе не хватает немного безумия. Если ты можешь позволить себе немного безумия, ты узнаешь, что такое жизнь".

Кстати, этот кусочек можешь посмотреть здесь

оу ее
спасибо тебе, добрый человек, за эту книжку на русском

А скиньте, пожалуйста, книгу "Грек Зорбас" или фильм на греческом...

2. О социальном устройстве мира

Этот человек необразован, но обладает светлым умом. Все эти сложные проблемы, неразрешимые для нас, он решает одним махом, словно разрубает мечом, как это делал его соотечественник Александр Македонский. Его невозможно сбить с пути, потому что он всем своим существом сросся с этой землёй. Африканские дикари обожествляют змей за то, что они всем телом распластываются по земле и посему, якобы, знают все тайны мироздания. Змея познаёт мир своим туловищем, хвостом, головой, бесшумно извиваясь, она сливается воедино с матерью-землёй. То же происходит с Зорбой. Мы же, образованные люди, не что иное, как птицы, опьянённые воздухом.

И, действительно, все проблемы, которые другие писатели пытались разрешить «пункт за пунктом в своём одиночестве, приклеившись к креслу, с помощью бумаги и чернил», исписав не одну тысячу страниц и найдя в конечном итоге правильный, но нежизнеспособный в условиях современного мира ответ, - все эти вопросы Зорба решал, «дыша чистым воздухом, среди гор, сражаясь, убивая или обнимая».

Вначале я ходил вместе с ним и наблюдал за рабочими, интересовался результатами труда, строил романтические проекты организовать своего рода коммуну, в которой мы все будем работать, где всё будет общим, мы будем питаться за одним столом и одинаково, словно братья-близнецы, одеваться. Зорба с раздражением смотрел, как я ходил среди рабочих, вмешивался в дела и всегда вставал на их сторону: «Не копайся ты в их жизни, хозяин. Если твоё сердце наполнится любовью и состраданием к ним, это не принесёт пользы работе. Ты будешь прощать им всё, что угодно… Короче, несчастье придёт и к ним. Когда хозяин суров, рабочие его боятся, уважают и работают. Если хозяин слаб, они берут над ним верх и живут себе припеваючи. Кто ты – проповедник-социалист или капиталист? Сделай, наконец, выбор!»

А нижеследующие строки просто изумительны. Полезны для особо «опьяненных воздухом» (таких, как повествователь), сердобольных и человеколюбивых, чтобы вновь - в который раз, в миллионный раз - вернуть их к реальной действительности. Впрочем, «на одни и те же грабли…» ведь все равно))))

Человек - это зверь! Страшный зверь! Если ты причинил ему зло - он уважает тебя и дрожит перед тобой. Но сделай ему добро - и он выколет тебе глаза! Держи дистанцию, хозяин, не давай людям волю и никогда не говори им, что все имеют равные права. Они сразу же растопчут твои собственные права, украдут твой хлеб и оставят умирать с голоду. Я ни во что и никому не верю, только себе, Зорбе. Может быть, я считаю, что Зорба лучше других? Совсем наоборот, совсем не так! Такой же зверь, как и все. Но я верю Зорбе, потому что он единственный, кто в моей власти, единственный, кого я знаю; все другие всего лишь призраки. Своими глазами я вижу, своими ушами слышу, своими кишками перевариваю пищу. Все другие, я тебе уже сказал, только призраки. И когда я умру, всё умрёт вместе со мной. Весь мир Зорбы целиком пойдёт прямо ко дну.

А я, как и рассказчик, согласна с Зорбой, но «сердце сопротивляется, хочет вырваться, убежать от зверя, проложить новый путь».

4. О вере

Не один и не два писателя задавались вопросом о том, почему, если Бог существует, он допускает человеческие страдания и, в особенности, страдания детей, но вразумительного ответа не находили, заканчивали «бунтом» и, в конечном итоге, безбожием. Аналогично, не нашел ответ и Казандзакис:

- Я тебе говорил, хозяин, всё, что происходит на этом свете, несправедливо, неспра-вед-ли-во! Я, земляной червь, слизняк Зорба, под этим не подписываюсь! Почему наступает смерть? Кому нужно, чтобы молодые умирали, а старые развалины оставались? Почему умирают младенцы? У меня был мальчик, мой маленький Димитрий, я его потерял трёх лет от роду, и никогда, ты слышишь меня, никогда не прощу этого Господу Богу! В день моей смерти, если у него достанет смелости показаться передо мной, и если это действительно, Бог, ему будет стыдно! Да, да! Ему будет стыдно передо мной, слизняком Зорбой. Я хочу, чтобы ты мне сказал, откуда все приходят и куда идут. Столько лет ты изнуряешь себя этой тарабарщиной. Что ж за сироп ты сумел выжать из двух-трёх тысяч килограммов бумаги?

- Я не знаю, Зорба! - ответил я, устыдясь, будто меня спрашивали о чём-то самом простом, самом необходимом, а я был не в состоянии объяснить.

- Ты, и не знаешь? Тогда к чему все эти грязные книги, которые ты читаешь, а? Зачем ты их читаешь? И если они не говорят об этом, тогда о чём там рассказ?

- Они говорят о растерянности человека, который не может объяснить то, о чём ты спрашиваешь, Зорба.

- Плевать мне на его растерянность! - крикнул он, с раздражением топая ногой.

Столько тоски было в его голосе, что у меня оборвалось дыхание. Я в замешательстве слушал Зорбу… Что же это, если не мятеж? Гордый донкихотский порыв человека, стремящегося подчинить неизбежные законы бытия велению своей души, отрицать все устоявшиеся каноны и создать в соответствии с устремлениями своего сердца, наперекор равнодушной природе, новый мир, чище, нравственнее, лучше?

Тем не менее, Зорба, тот самый «темный» и «дикий» Зорба, который за всю свою жизнь прочел всего лишь одну книгу («Синдбада-Морехода»), не потерялся в этом «бунте» сам и не потерял веру, а нашел такой простой и гениальный выход из того тупика, в который были загнаны его многочисленные «более высокоразвитые» предшественники:

Хозяин, хочу доверить тебе кое-что. Господь Бог, видишь ли, велик: ни семь этажей неба, ни семь этажей земли не могут его вместить. Однако сердце человека его вмещает. Поэтому, хозяин, будь осторожен, не порань чьё-то сердце!

Вера – в той самой «любви к ближнему», а еще – в самой жизни и труде.

Каждый день, - воскликнул он, - возникают новые проекты! Я забыл о том, что было вчера, и не спрашиваю себя, что будет завтра. Меня заботит лишь то, что происходит сегодня, сейчас. Я говорю: «Что ты делаешь в эту минуту, Зорба? - Сплю. - Тогда спи крепче! - Что ты нынче делаешь, Зорба? - Работаю. - Хорошенько работай! - Чем занимаешься, Зорба? - Обнимаю женщину. - Обнимай её крепче!»

В течение целого дня Зорба не поднимал головы, работая с неистовством. Он измерял, считал, давал указания, не ел, не курил, зря не болтал, полностью отдаваясь работе.

6. О Греции

Не может не обратить на себя внимание Караянис – друг рассказчика. Со многим можно поспорить, но есть в его словах и «зерно истины».

Именно политика погубит Грецию. А ещё пристрастие к картам, необразованность и похоть. Я ненавижу европейцев, но среди европейцев мне более всего ненавистны греки и всё греческое. Никогда больше не ступлю ногой на землю вашей Греции. Я смеюсь, плююсь, ругаюсь и плачу, когда думаю о Греции. Чтобы не видеть греков и всё греческое, я навсегда покинул родину.

Пророчеством звучат слова Караяниса.

Так вот, чёртов грек, когда же ты отделаешься от этого нового Вавилона, от шлюхи, рассевшейся среди морей, с которой блудили все короли всех стран, - Европы? Когда ты приедешь, чтобы вдвоём взобраться на эти пустынные нетронутые горы?

И, возвращаясь к Зорбе. Куда идет Греция и к чему придет? Ответ станет очевиден – достаточно прочитать лишь эту «трогательную» историю.

Вдруг я услышал шум, музыку, барабаны и песни, навострил уши и помчался в ту сторону. Это было кабаре. Мне только этого и не хватало. Я уселся за маленький столик у самой сцены. На эстраде танцевала высокая нескладёха, она трясла своими юбками, но я на неё ноль внимания. Только я заказал бутылку пива, как маленькая цыпочка усаживается рядом со мной, такая славненькая смуглянка, размалёванная так, словно штукатуркой покрыта.

- Можно с тобой посидеть, дедушка? - спрашивает она, посмеиваясь. Мне кровь в голову ударила, так и разбирало свернуть ей шею, дурёхе. Ну, я, конечно, сдержался, жалко мне её стало, подозвал официанта.

- Шампанского! (Ты уж, меня извини, хозяин! Я потратил твои деньги, но она так меня оскорбила, что нужно было спасать нашу честь, твою и мою, надо было поставить на колени эту соплячку!)

Принесли шампанского, я и пирожных заказал, а потом снова шампанского. Тут парень разносит жасмин, я покупаю всю корзину и высыпаю на колени этой трусихе, осмелившейся нас оскорбить. Именно так заставляют женщин терять голову, ты должен это знать.

Короче, уже пробило полночь. Огни стали постепенно гаснуть, кабаре закрывалось. Я вытащил пачку тысячных и расплатился, оставив официанту щедрые чаевые. Малышка так и вцепилась в меня.

«Ах, Зорба, - говорю я себе, хозяин, потихоньку закрывая глаза, - ты живым попал в рай. Место уж больно хорошо, ни шагу отсюда!»

Я тебе уже как-то говорил, хозяин, что у каждого свой собственный рай. Твой рай будет набит книгами и бутылями чернил. Мой рай здесь: маленькая надушенная комнатка с пёстрыми платьями, туалетное мыло, достаточно широкая кровать с пружинами и женщина рядом со мной.

Весь день я не высунул носа наружу. Подумай, как мне здесь было хорошо. Я заказал еду в лучшей харчевне и нам принесли целое блюдо съестного. Но не порть себе кровь, я занимался и нашими делами.

Время от времени я наведывался в магазины посмотреть товары. Я куплю тросы и всё необходимое, можешь быть спокоен. Днём раньше, неделей позже, или даже месяцем, что от этого изменится? Как говорят, кошки в спешке делают своих котят наперекосяк. И ещё: быстро делают только кошки, да слепых родят. Поэтому особо не торопись. Я жду, пока мои уши прочистятся, а рассудок придёт в норму в твоих же интересах, чтобы меня не обманули. Тросы должны быть первого сорта, иначе мы погибнем. Итак, наберись чуточку терпения, хозяин, и верь мне. Главное, не беспокойся о моём здоровье. Приключения мне на пользу. За несколько дней я превратился в молодого человека двадцати лет. Во мне такая сила, что, уверяю тебя, она заставит расти новые зубы. Прежде у меня болела поясница, теперь же моё здоровье отменно. Каждое утро я разглядываю себя в зеркале и удивляюсь, почему мои волосы ещё не чёрны, как вакса.

*занавес*

Что ж, остается только молиться за греков и Грецию)

Тем не менее, надо сказать, что канатная дорога все-таки была достроена, но… закончилось это все очень и очень печально: полным обрушением, что неудивительно, принимая во внимание вышеизложенную «трогательную историю»:D. Однако надо отдать Зорбе должное: к концу жизни он стал владельцем мраморного карьера и вполне обеспеченным человеком – только не в Греции, что тоже примечательно (!).

И просто несколько цитат, которые зацепили:

- Что ты больше всего любишь поесть, дедушка?
- Всё, всё, сын мой. Это великий грех говорить: это вкусно, а это вот нет!
- Почему? Разве нельзя выбирать?
- Конечно, нет.
- Почему же?
- Потому, что есть люди, которые голодны.
Пристыжённый, я замолчал. Никогда я не встречал человека, в сердце которого было бы столько благородства и сострадания.

* * *

К твоему сведению, хозяин, славянки совсем не похожи на этих корыстолюбивых маленьких гречанок, которые продают свою любовь по капельке и делают всё, чтобы тебя обмануть и обвесить. Славянка же, хозяин, отмерит тебе полной мерой на отдыхе ли, в любви или еде; близкая к домашней скотине и земле, она только воздаёт человеку.
[Впрочем, сейчас это уже не столь актуально: сейчас многие славянки все больше напоминают гречанок].

* * *

- Это как с моим старым дедушкой, - сказал он, немного помолчав. - Он тоже был распутником вроде меня; однако этот старый негодяй совершил паломничество к Гробу Господнему. Когда он вернулся в село, один из его приятелей, мелкий жулик, который вечно попадал в истории, ему и говорит: «Послушай, приятель, ты мне не привёз кусочка святого креста?» - «Почему же не привёз, - сказал мой дед пройдоха, - тебе хотелось, чтобы я тебя там вспомнил? Приходи сегодня вечерком ко мне домой с попом, пусть он даст своё благословение, и я тебе его вручу. Принеси также жареного поросёнка и вина, мы отпразднуем это дело».

Вечером мой дедушка вернулся к себе, отколупнул от своих дверей, источённых червями, маленький кусочек дерева, не больше рисового зернышка, обернул его тканью, полил сверху маслом и стал ждать. Прошло немного времени, и вот появляется приятель с попом, вином и поросёнком. Поп одел епитрахиль и воздал хвалу Всевышнему, после чего состоялось вручение драгоценного кусочка дерева. Приятель стал на колени перед щепкой от старой двери, затем повесил её на шею и с того дня стал другим человеком. Он ушёл в горы, присоединился к арматолам и клефтам, стал жечь турецкие села, был бесстрашен под пулями. Почему он ничего не боялся? Да у него на груди было святое распятие: пули не могли его поразить.

Зорба рассмеялся.

- Главное - иметь понятие, - сказал он. - Есть у тебя вера, тогда и щепка от старых дверей станет святыней. А без веры и само распятие превратится в старую дверь.

Я восхищался этим человеком, смелостью и здравостью его ума, душа его, где не коснись, ярко искрилась.

Almak888,

Спасибо за оценку!

Хочется добавить (и это уже НЕхрестоматийно ), что книга просто обязательна для чтения всем русским девушкам, отправляющимся в Грецию))))

И также предлагаю изъять из магазинов все глянцевые журналы и заменить их на "Грека Зорбу"!!! В этой и только в этой книге можно прочесть, "о чем же говорят мужчины" . Еще бы: 158 страниц откровенного мужского разговора . Глянец отдыхает, дамы!!! Не пропустите!!!))

Цитата
Rayberg пишет: Так что несуразица какая-то получается - невозможно быть арматолом и клефтисом одновременно. Арматолы служили туркам и жили в своих деревнях, а клефтисы скитались по лесам и горам и жили грабежом.

Rayberg,
Вам, конечно, респект, но все это такиие мелочи по сравнению с тем, какой смысл несет в себе книга... Думаю, Вы со мной согласитесь .

Цитата
Rayberg пишет: "Душа женщины - её плоть" (Н.Казандзакис, "Последнее искушение Христа".

Никто не знает, чтО есть душа женщины) Там сам черт ногу сломит)

Цитата
Rayberg пишет: Но это касается, видимо, только греческих женщин, с которыми у Н.К., насколько я понял, не ладились отношения.

Возможно, именно благодаря тому, что отношения особо не ладились, мы можем наслаждаться его восхитительными творениями: «Я всем этим обязан уединенности. Я бы ничего не сделал, я бы был никем, если бы не Она».

И вот чтО еще интересного о доме Казандзакиса на Эгине, в котором книга была написана:

Когда в апреле 1933 года Казандзакис вернулся из Западной Европы в Грецию, решил обосноваться на Эгине, тем более что его всегда привлекала в острове его мирная тишина и уединенность. Когда был достроен собственный дом в 1937 году, писатель так охарактеризовал его в письме супруге Элени: «Дом наш прост и полон света; море как зеркало; горы безмятежны и добры; земля богата и зелена».

Когда семейная пара приступила к строительству дома, они хотели, чтобы дом не отличался от других домов на острове, вписывался в его ландшафт. Изначально Элени предлагала форму в виде буквы П, но архитектор высказался против (не самый экономичный вариант) и «обрезал» «ножки». Никос пришел в восторг от этого решения: теперь дом напоминал букву «Гамма» (Г). Более того, так как это третья буква греческого алфавита и символизирует цифру 3, а цифра 3 – любимая у Никоса, Казандзакис был доволен вдвойне.

Вот так, например, описал сад, в котором писатель обычно принимал своих гостей, один известный эссеист: «Кусочек сухой земли, усыпанный гравием; несколько кактусов; ни деревца; и все это окружено и защищено каменной стеной. Как в Африке». Эссеист нашел самого Казандзакиса схожим со своим садом: «Сух, скромен, тернист, аскетичен».

Что ж, осталось увидеть только сам дом)

Однако тень Зорбы продолжала ревниво бродить вокруг меня. Однажды ночью я находился один в своём доме у моря на острове Эгина. Я был счастлив; окно, выходящее к морю, было открыто настежь. Светила луна, море, тоже счастливое, вздыхало; моё тело, наслаждавшееся усталостью после долгого купания, спало глубоким сном.

И вот в тиши такого блаженства, перед утром в моих снах появился Зорба. Не помню ни того, что он говорил, ни причины его появления. Но проснувшись, я почувствовал, что сердце моё готово разорваться; не знаю почему, глаза мои наполнились слезами. Мной тотчас овладело непреодолимое желание восстановить в памяти жизнь, которую мы вели вдвоём на критском берегу, вспомнить, собрать воедино все слова, крики, жесты, смех, слёзы, танцы Зорбы, чтобы спасти его.

Желание это было настолько сильным, что мне стало страшно видеть в нём знак того, что в эту минуту где-то на земле Зорба агонизировал. Его душа была настолько связана с моей, что мне казалось невозможным, если один из нас умрёт, то другой не содрогнётся и не закричит от боли.

Какое-то время я не решался собрать все воспоминания, оставленные Зорбой, и облечь их в слова. Мной овладел какой-то детский страх. Я говорил себе: «Если я это сделаю, значит, Зорба действительно находится в смертельной опасности. Нужно сопротивляться силам, которые меня подталкивают».

Я противился два дня, три дня, целую неделю. Погрузился в другие записи, совершал экскурсии, много читал. С помощью такой хитрости я пытался отделаться от невидимого присутствия. Но мой мозг в тягостном беспокойстве полностью сконцентрировался на Зорбе.

Однажды я сидел на террасе своего дома над морем. Был полдень, пекло солнце, я смотрел на голые изящные склоны Саламина, лежащие передо мной. Вдруг, словно меня толкнула чья-то невидимая рука, я взял бумагу, растянулся на горячих плитах террасы и начал описывать события в жизни Зорбы.

Через несколько недель красивая легенда о Зорбе была окончена.

В конце того дня я ещё сидел на террасе и смотрел на море. На коленях у меня лежала оконченная рукопись. Я испытывал радость и облегчение, как будто меня освободили от тяжёлого груза. Я был похож на только что родившую женщину, которая держит на руках своего младенца. Ярко-красное солнце садилось за Пелопонесские горы. На террасу поднялась Сула, маленькая крестьянка, которая обычно приносила мне из города почту. Она протянула письмо и поспешно убежала. Я понял. По крайней мере, мне так показалось, ибо едва распечатав письмо, я не вскрикнул и не пришёл в ужас. Я был уверен. Мне было известно, что в ту самую минуту, когда я держал на коленях законченную рукопись и смотрел на заходящее солнце, я получу это письмо.

Я прочёл его спокойно, неторопливо. Оно пришло из одной деревни около Скопье в Сербии и было кое-как написано по-немецки.

Я его перевёл.

«Я деревенский учитель и пишу, чтобы сообщить вам печальную новость. Алексис Зорба, который владел здесь мраморным карьером, умер в прошлое воскресенье в шесть часов вечера. Умирая, он позвал меня. „Подойди ко мне, учитель, - сказал он мне, - у меня есть друг, его зовут так-то, он в Греции. Когда я умру, напиши ему, что до самой последней минуты все мои мысли и думы были о нём, и что я не сожалею о содеянном мною в жизни, пусть он будет здоров, настало время стать ему благоразумным".

Цитата
Rayberg пишет: Многабукафф... ниасилил...

Вот-вот, это беда современного мира)))) В том числе и поэтому он "идет к чертям", как написал Казандзакис) Между прочим, кусочек очень красивый...)
Но радует, радует, что все-таки есть еще люди, которые "осиливают", хоть их и меньше с каждым годом...