Византийские хроники и эмигрантские "хроники"
25.02.2004 00:00
Роман Спасского рассказывает о некоем византийце, обозначенном буквой Н. (Никто? или сокращение авторского имени?), отосланном незадолго до взятия Константинополя в Болонью ко двору кардинала Виссариона Никейского, имевшего задачей всей жизни организовать крестовый поход против турок и потому воспринимаемого Европой в качестве защитника бежавших на Запад греков. Но эти цели, как понимает со временем Н., для Виссариона – лишь средство, а главное для него – власть, которую со всей возможной полнотой воплощает папский престол. Постепенно вырастая в талантливого теневого политика, Н. осознает себя как единственного, кто по-настоящему радеет о погибшей тысячелетней культуре Византии, и потому, вопреки генеральной линии своего покровителя, затевает собственную интригу. Он решает выдать племянницу последнего императора Византии Зою Палеолог за русского царя Иоанна III, дабы возродить великую культуру на новой, северной почве. Одним словом, Москва – третий Рим.
Поскольку все обстоятельства женитьбы Иоанна III на Софье (так ее стали называть в Московии) Палеолог, включая итальянские перипетии, в подробностях изложены у Карамзина (т. VI "Истории государства Российского"), автору, ни йоты не меняя, оставалось лишь ввести некий подводный фактор, который объединил бы события, растянувшиеся на несколько десятилетий, в единую интригу. Этим фактором стал Н. – безусловная находка сочинителя.
Н. не только безымянен, но практически бестелесен: кроме его всепоглощающей страсти возрождения Византии мы о нем почти ничего не узнаем. Конечно, существует еще его трагическая любовь к Софье Палеолог, но он так старательно обуздывает свои чувства, и при этом автор предоставляет ему для их выражения такой безжизненный язык, что никаких особенных, неповторимых черт к характеру тем самым не добавляется. Софья показана значительно сильнее; но самым выдающимся персонажем становится, конечно, Виссарион – красноречивый оратор, коллекционер греческих книг, властный, мстительный, умный политик, под чьим непрощающим оком ослушник Н. ходит на протяжении всей книги как по лезвию ножа.
На основании присутствия в тексте Н. можно смело назвать роман, как это ныне модно, метафорой. Только это будет не метафора, скажем, специфики обоняния (как "Парфюмер" Зюскинда) или деспотической любви (как "Красная мадонна" Аррабаля). Это будет метафора истолкования истории с точки зрения кого-то или чего-то, с точки зрения некоего объединяющего принципа, внешнего по отношению к ткани исторической реальности. Это будет метафора внесения в историю не принадлежащего ей смысла. Короче говоря, это будет метафора такой исследовательской стратегии, которая устарела еще в первой половине XX века. Н., не упомянутый, разумеется, ни в одном историческом документе, введен автором в книгу в качестве alter ego, или объяснительного принципа, который якобы расставляет все по своим местам и якобы раскрывает историческую загадку.
Вот именно – якобы. Потому что в истинность романного повествования не верится не только вообще (то есть с точки зрения академической истории), но и в пределах универсума данного текста. Колридж когда-то писал, что читатель дает обет "воздержания от недоверия", что, по мнению Умберто Эко, надо понимать так: "Читатель обязан иметь в виду, что ему рассказывают вымышленную историю, но не должен делать из этого вывод, что писатель лжет". Но чтобы читатель не сделал такой вывод, писатель должен приложить минимальное усилие и изложить историю таким языком, который ей адекватен. Чтобы превратить ее в истину саму по себе и внутри себя.
Падение Константинополя произошло в XV веке. В те времена не говорили "работать по совместительству", "нервное напряжение", "ложиться под" (в смысле идти под покровительство), "тусовка" (тем более в отношении папского клира!), "агентура", "выступить с инициативой", "халтурить" и т.д., и т.п. В те времена сказали бы "Да благословит вас Господь!" вместо "Спасибо вам большое" (кстати, прочтя эту фразу, я немедленно представила неизменную Масяню с ее "спасибо, блин, большое" в декорациях XV века). Ну и так далее, не говоря уж о заурядных языковых ляпах, вершиной которых представляется погружение "в сероватую ореховость ее глаз" (с. 178).
На русский язык переведено огромное количество средневековой европейской литературы. Несовпадение по многим параметрам европейской латыни XV века и собственного (древнерусского) письменного языка той же эпохи заставило переводчиков искать эквиваленты в других языковых пластах, включая некоторые особенности словоупотребления XVIII и XIX столетий. Таким образом сформировался в какой-то степени искусственный язык, передающий реалии средневековой Европы, в то же время нерасторжимо связанный с классической языковой культурой России. Он маркирует наше восприятие европейского средневековья – иначе говоря, заставляет верить в истинность текста. Именно этим языком переведено "Имя розы" Эко – один из наиболее удачных опытов подобного рода. Отказ от столь мощной традиции представляется мне, мягко говоря, необдуманным, а сам текст – убогим и, в ругательном смысле, коммерческим.
Катерина НИСТРАТОВА
Византийские хроники и эмигрантские "хроники"
Спасский Н. Византиец. Исторический роман. – М.: Вагриус, 2003.Роман Спасского рассказывает о некоем византийце, обозначенном буквой Н. (Никто? или сокращение авторского имени?), отосланном незадолго до взятия Константинополя в Болонью ко двору кардинала Виссариона Никейского, имевшего задачей всей жизни организовать крестовый поход против турок и потому воспринимаемого Европой в качестве защитника бежавших на Запад греков. Но эти цели, как понимает со временем Н., для Виссариона – лишь средство, а главное для него – власть, которую со всей возможной полнотой воплощает папский престол. Постепенно вырастая в талантливого теневого политика, Н. осознает себя как единственного, кто по-настоящему радеет о погибшей тысячелетней культуре Византии, и потому, вопреки генеральной линии своего покровителя, затевает собственную интригу. Он решает выдать племянницу последнего императора Византии Зою Палеолог за русского царя Иоанна III, дабы возродить великую культуру на новой, северной почве. Одним словом, Москва – третий Рим.
Поскольку все обстоятельства женитьбы Иоанна III на Софье (так ее стали называть в Московии) Палеолог, включая итальянские перипетии, в подробностях изложены у Карамзина (т. VI "Истории государства Российского"), автору, ни йоты не меняя, оставалось лишь ввести некий подводный фактор, который объединил бы события, растянувшиеся на несколько десятилетий, в единую интригу. Этим фактором стал Н. – безусловная находка сочинителя.
Н. не только безымянен, но практически бестелесен: кроме его всепоглощающей страсти возрождения Византии мы о нем почти ничего не узнаем. Конечно, существует еще его трагическая любовь к Софье Палеолог, но он так старательно обуздывает свои чувства, и при этом автор предоставляет ему для их выражения такой безжизненный язык, что никаких особенных, неповторимых черт к характеру тем самым не добавляется. Софья показана значительно сильнее; но самым выдающимся персонажем становится, конечно, Виссарион – красноречивый оратор, коллекционер греческих книг, властный, мстительный, умный политик, под чьим непрощающим оком ослушник Н. ходит на протяжении всей книги как по лезвию ножа.
На основании присутствия в тексте Н. можно смело назвать роман, как это ныне модно, метафорой. Только это будет не метафора, скажем, специфики обоняния (как "Парфюмер" Зюскинда) или деспотической любви (как "Красная мадонна" Аррабаля). Это будет метафора истолкования истории с точки зрения кого-то или чего-то, с точки зрения некоего объединяющего принципа, внешнего по отношению к ткани исторической реальности. Это будет метафора внесения в историю не принадлежащего ей смысла. Короче говоря, это будет метафора такой исследовательской стратегии, которая устарела еще в первой половине XX века. Н., не упомянутый, разумеется, ни в одном историческом документе, введен автором в книгу в качестве alter ego, или объяснительного принципа, который якобы расставляет все по своим местам и якобы раскрывает историческую загадку.
Вот именно – якобы. Потому что в истинность романного повествования не верится не только вообще (то есть с точки зрения академической истории), но и в пределах универсума данного текста. Колридж когда-то писал, что читатель дает обет "воздержания от недоверия", что, по мнению Умберто Эко, надо понимать так: "Читатель обязан иметь в виду, что ему рассказывают вымышленную историю, но не должен делать из этого вывод, что писатель лжет". Но чтобы читатель не сделал такой вывод, писатель должен приложить минимальное усилие и изложить историю таким языком, который ей адекватен. Чтобы превратить ее в истину саму по себе и внутри себя.
Падение Константинополя произошло в XV веке. В те времена не говорили "работать по совместительству", "нервное напряжение", "ложиться под" (в смысле идти под покровительство), "тусовка" (тем более в отношении папского клира!), "агентура", "выступить с инициативой", "халтурить" и т.д., и т.п. В те времена сказали бы "Да благословит вас Господь!" вместо "Спасибо вам большое" (кстати, прочтя эту фразу, я немедленно представила неизменную Масяню с ее "спасибо, блин, большое" в декорациях XV века). Ну и так далее, не говоря уж о заурядных языковых ляпах, вершиной которых представляется погружение "в сероватую ореховость ее глаз" (с. 178).
На русский язык переведено огромное количество средневековой европейской литературы. Несовпадение по многим параметрам европейской латыни XV века и собственного (древнерусского) письменного языка той же эпохи заставило переводчиков искать эквиваленты в других языковых пластах, включая некоторые особенности словоупотребления XVIII и XIX столетий. Таким образом сформировался в какой-то степени искусственный язык, передающий реалии средневековой Европы, в то же время нерасторжимо связанный с классической языковой культурой России. Он маркирует наше восприятие европейского средневековья – иначе говоря, заставляет верить в истинность текста. Именно этим языком переведено "Имя розы" Эко – один из наиболее удачных опытов подобного рода. Отказ от столь мощной традиции представляется мне, мягко говоря, необдуманным, а сам текст – убогим и, в ругательном смысле, коммерческим.
Катерина НИСТРАТОВА
КОММЕНТАРИИ
Форум для отзывов 11 не существует.
