Уважаемая Αθηνα!
последние годы о книге Моуди говорят очень и очень многие люди, а вот о серьёзной его критике -- увы! -- редко.
Прошло уже много лет с тех пор, когда стала общедоступной замечательная книга св. Серафима Роуза "Душа после смерти" (или похожее название? не помню точно; если надо могут сбросить в электронном виде).
Я не буду пересказывать многие мудрые мысли там сказанные, а отмечу несколько моментов, о которых не надо забывать.
Когда мы говорим о смерти, на чей опыт мы полагаемся?
Ведь это же важнейшая проблема, это κρίσις всей нашей жизни -- "Я не знаю как жить, если смерть станет вдруг невозможной," когда-то написал Ю. Шевчук.
Ведь если мы собираемся рассуждать о чём-то судьбоносном, о серьёзных переменах в жизни -- смена работы, вступление в брак, выбор духовника или принятие священства -- мы стараемся всегда во всех подробностях разобраться в том, что нам предстоит и стараемся советоваться с по-настоящему опытными людьми, не так ли?
И вот, если после исхождения -- пусть временного -- души из тела душа попадает, как Вы говорите, в духовный мир, то не у духовно опытных ли людей мы должны спрашивать?
Быть может, кто-то скажет, что развитие реаниматологии позволило лишь в ХХ веке повысить процент выживающих после клинической смерти? Но, оказывается, за последние две тысячи лет подобных свидетельств было немало, причём многие из них принадлежат православным святым (см. св. Игнатий Брянчанинов, "Слово о смерти", там много полезнейших примеров).
С точки зрения философской, переживание смерти можно просто описывать, а можно о б ъ я с н я т ь, выстраивать цепь загробных событий в логичную последовательность, указывая между ними некую закономерную связь. Все труды о загробной жизни, которыен мне доводилось листать, дают чистое описание, феноменологию, но не объяснение. За двумя исключениями: во-первых, это труды свв. отцов, и, во-вторых, языческая мифология древних Греции, Египта и, в некоторой мере, Индии (там нередко приходится, как говорят, р е к о н с т р у и р о в а т ь мифологические представления).
Увы, но современный человек не хочет и не может принимать любой из мифов древности как законченное и предельное объяснение, и более того -- будет ссылаться на великое разнообразие мифических образов у разных народов. Именно потому мы и сравниваем мифы, отыскиваем что-то общее, и находим эти вечные Стикс и Ахеронт, то есть преграду, преимущественно водную (я её вижу дажу у сухопутных ариев, написавших Ригведу) и прочая, и прочая -- но эта общность чаще всего даётся ценой потери объяснительности, оставляя нам одно лишь снова описание, хотя бы и данное на языке более общих категорий.
Свв. же отцы, как-то (привожу тех, чьи труды на эту тему читал сам): св. Марк Эфесский, св. Игнатий Брянчанинов, ряд важных мест у св. Феофана Затворника, тот же св. Серафим Роуз, наверняка (если поискать), сотни умных жемчужин в Добротолюбии и проч. -- все эти отцы, как и те, кому они последуют, говорят прежде всего об опасности п р е л е с т и.
Что такое прелесть? Православные часто говорят об этом, но, увы, немногие имеют духовный опыт, достаточный, чтобы самостоятельно оценить не в прелестное ли состояние впал человек... Доверимся же слову преподобных и богоносных отец наших.
Один из вопиющих моментов, претящий многовековой традиции учения о человеческом и ангельском существе -- утверждение о встрече душою усопшего душ его сродников сразу по отшествии от тела.
Даже то единственное место Ветхого Завета, где говорится о Сауле и о вызывании духа усопшего, ещё во времена св. Григория Нисского (IV век) понималось неоднозначно: был ли это действительно дух человека, либо же демон?
Вообще же явление человеку души усопшего -- дело чрезвычайно редкое в истории христианства (разумею православное), случающееся по особому изволению Божию и неизменно с "дидактической" целью, то есть для вразумления, научения живых. Мир усопших душ жёстко отделён от мира нашего, об этом можно найти много чётких утверждений.
То же, что видят -- пока говорим о живых -- люди, в великом большинстве случаев -- образы, которые принимают демоны, о чём свидетельств не меньше.
О правдоподобности таких образов сомневаться не приходится; известен случай, когда одному святому, стоявшему на столпе, явился Ангел в колеснице, приглашавший сесть в неё дабы быть вознесенным на небеса, подобно пророку Илии. И лишь когда уже занёсший над нею ногу святитель совершил крестное знамение -- колесница вместе со мнимым Ангелом мгновенно растворилась в воздухе. Если великие святые были вводимы в заблуждения бесовскими наваждениями, то уж тем паче --люди "обыкновенные", лишённые надлежащего духовного опыта, рискуют быть обманутыми.
Далее, если справедливо сказано о некоей черте, за которой уже нет возврата к этой жизни, то покуда душа её не переступила, она остаётся душёю ж и в о ю, то есть как-то соотнесённою с телом, гораздо в большей мере, чем когда для неё путь назад становится невозможен.
Парадоксально, но душа отошедшая от тела до этих пор -- душа ещё живая, и душа именно живого -- хотя, возможно, уже и умирающего -- тела, не может не сохранить свойств души во-площённой, в теле пребывающей.
Потому она, ещё не насовсем порвавшая связь с живою плотью, точно так же не способна по своему произволению видеть души усопших людей, как и они -- общаться с нею. Повторяю, исключения могут быть, -- ибо для Бога ничего не невозможно -- но они суть не правило, а исключение.
Большинство святых, переживших отшествие души от тела, но затем вернувшихся к жизни -- именно святые, духовно взрослые люди! -- видели не души сродников, а Ангелов, чаще всего, числом двоих, и сонм демонов, стоящих округ смертного одра.
Иными словами, общение со сродниками исшедшей из тела души, да тем более -- с большим их числом, и уж тем более -- в статистически большом числе случаев указывает нам на страшнейшую вещь: по смерти человека первыми окружают не родные люди, а враги рода человеческого, принимающие обольстительный вид.
Здесь скептик сразу спросит: а какой резон демону притворяться моим близким родственником, чем он может навредить мне, сообщив о том, скажем, что в этот раз мне ещё суждено ожить, а смерть "окончательная" придёт позже?
Мне на ум приходит аргумент, который я обычно отношу к вопросам античности, к Др. Индии например: если ведийские "боги" -- не кто иные как бесы, то почему же они не вредили древним? Но, спрашивается, зачем бы им это нужно? Ясное дело, что христианин, искренно стремящийся к Богу, ведущий на протяжении своей жизни борьбу со страстями, неизбывную брань ко духови злобы поднебесной, представляет собой соперника и врага бесам. Но какой же им враг человек, даже не знающий толком ни о Боге, ни об Ангелах, ни о тех, что составляют Силы небесные, ни о падших? Нет, он скорее, их союзник, "со-узник", связан одними с ними узами страстей и грехов -- что же бесам вредить тому, кто добровольно соживёт с ними, приносит им жертвы, знает и готов сойти во ад после смерти. Так это было с язычниками пока "слово" не "стало плотию".
С тех пор -- в человеке благоволение, а на земле -- мир; лишь в "поднебесной" брань стала непрекращающейся...
Но век двадцатый, вообще Новое время, наше время упадка духовной жизни -- об этом говорили ещё в XIV веке (напр. св. Григорий Синаит, когда впервые попал на Афон)! -- стремительно возвращает нас к безблагодатному язычеству Ветхого времени.
Др. Моуди ведь пишет о людях самых заурядных, преимущественно об американцах, для большинства из которых "духовная жизнь" -- не достигает даже уровня протестантской "праведности". Какой "улов" в их душах для бесов, какая в них корысть?..
Перескажу анекдот со слов диакона Андрея Кураева:
Однажды вечером в Великий пост идёт настоятель монастыря по коридору между кельями; и вдруг чувствует сильный запах жареной яичницы. Он человек опытный, быстро определяет "откуда ветер дует", открывает дверь в келью, из которой доносится запах и видит картину: стоит монах и на жестянке жарит яйцо над пламенем свечи.
Монах мгновенно падает на колени: "прости, отец, нечистый попутал!". В это время из-под кровати высовывается чумазый бесёнок: "Отец настоятель, вы ему не верьте, я сам у него учусь!"
Но юмор юмором, а если действительно, мы пали до той степени, что недостойны даже искушения противного, то это ужасно! И, увы, к этому выводу прихожу не один я, но об этом можно судить и по словам о. Серафима Роуза в его книге.
Далее, ещё одно распространённое мнение: душа, исходя из тела, оставляет его, как пустую оболочку, как шкуру -- змея, забывая о ней навеки (для востоковеда будет любопытно, что нечто подобное упоминается в Др. Индии ещё в ригведийские времена, что совсем нехарактерно для индоариев). С точки зрения христианской это принципиально не так. Достаточно внимательно прочитать Откровение Ионна Богослова, чтобы найти те места, где говорится не просто о новом мире, о новом бытии, о новой жизни для живых и усопших -- но о жизни преображённой, о земле преображённой, о т е л а х, но прославленных.
Иными словами, несмотря на видимое отделение души от тела, душа человека не перестаёт быть душёю в о т н о ш е н и и к телу, в отличие от естества ангельского. Тело челоека, даже подвергнутое кремации, даже развеянное по ветру над водами Ганга, равно как и истлевающее в могиле, не перестаёт быть телом, и не просто телом, но телом данной конкретной души. И именно эти тела должны восстать по всеобщем воскресении (это общее учение можно найти в любой книге по богословию).
Если человеческая душа не чувствует "недостачи" тела, не испытывает боли при исхождении из него (что ощущали многие свв., см. указ. соч. св. Игнатия (Брянчанинова)) -- между прочим, некую боль потери при этом ощущали даже древние язычники (та же Др. Индия, например) -- значит, просто она бесчувственна. Как недостаток духовного развития удерживает душу в слепоте, когда не видит ни греха, ни образа Божьего, она н е з н а е т с е б я, так же точно она слепа и по отношению к своему телу. Обожение плоти, к которому призывали все отцы-учители аскетики, не простой звук, но, в том числе, и осознание души и тела как частей цельного человеческого естества, которому, по воскресении, надлежит обрести утраченное единство.
Что касается цветов, лесов и лужаек -- я не могу разделить здесь эмоциоанльный подъём человека, пережившего клиническую смерть, при котором "освободившаяся" душа настраивается на лирический и тонко-художественный лад -- отличить, говорю, от действительно образов цветущего луга. Но последний у меня ассоциируется с "цветочками" католического святого Франциска Ассизского. Надеюсь, Вы не знакомы с подробностями "аскетического" пути, начатого им. Если не ошибаюсь, о. Павел Флоренский говорил, что святого Франциска канонизировали потому, что не успели вовремя сжечь как еретика... Не вдаваясь в подробности, скажу, что яркие, необыкновенно красивые чувственные образы, остро переживаемые, предстают человеку именно в состоянии прелести, тогда как весьма многое из подлинно сущего в умном (духовном) мире безвидно.
На пороге смерти человека, хотя бы немного духовно просветлённого, охватывает не "невыносимая лёгкость бытия", но страх, смертный ужас, осознание глубины своего падения.
Христос, пропятый на кресте воззывал ко Отцу: "Господи, Господи, почему Ты меня оставил?!"
Не без страха встретила смерть Пресвятая Богородица, и это Та, в каноне праздника успения которой н и р а з у не упомянуто слово "смерть"!
Один из великих православных святых, известный строжайшей подвижнической жизнью, умирая обращался ко братии: "воистину не знаю, положил ли я начало покаянию". Смерть -- это предел земной жизни, суд не столько над человеком кого-то внешнего, но суд над самим собой: когда всё вокруг обрушивается, всё мирское срывается в пропасть, все одежды мгновенно пропадают, власть, почести, мирская мудрость, сила, опыт -- все расседается как дым, человек остаётся и нищ, и слеп, и наг, и лишь то немногое, что ему удалось пронести с собою, может послужить некиим оправданием. И эта малая котомка, и одновременно -- бездонная пропасть, которую можно "пронести" с собою в тот мир -- наша душа...
Спаси Вас Господи!
